Кто не спрятался. История одной компании - Страница 44

Ты боишься своей неизбежной бездетной старости.

Рака, который мог бы сожрать тебя за два месяца, и слабоумного беспамятного умирания, растянувшегося на годы. Паралича, пролежней, зависимости от равнодушной сиделки.

Того, что рано или поздно Петя поймет: ни одно обещание, опрометчиво данное в двадцать лет, не стоит такой огромной жертвы.

И ты ведь тоже знаешь ее с изнанки. Например, тебе известно, что ее всемогущее, оглушительное лицедейство – незаслуженный дар (потому что заслуженное не может считаться даром), и дар этот, доставшийся случайно, сам по себе имеет для нее невеликую ценность. Прямо под ее слабеющей кожей, где-то в сплетении нескольких дюжин уязвимых, подвластных возрасту лицевых мышц, поселился бог, и она давно уже обнаружила его, но не испытывает ни восторга, ни благоговения. Природа настоящего громадного таланта обязательно нечеловеческая. Спорить с этим могут только те, кто сидит в зрительном зале. Всякий, кто пробовал взобраться на сцену, упорствует недолго и в конце концов бессильно соглашается. Конечно, существуют старательно взращиваемые умения. Ремесла. Если тебе повезет родиться способным ремесленником, если повезет еще раз и ты сумеешь расслышать, для чего годишься, если тебе хватит смелости. Если ты начал вовремя, потому что жизнь невозможно, несправедливо коротка. После мучительной тысячи попыток и повторений, сотен приступов отчаяния и зависти, глупых вспышек надежды, бессонных ночей и отравленных дней, после долгих лет страшных усилий ты подползаешь к финишу. Жирный, старый, измученный. Одинокий фанатик. За спиной у тебя – бесконечная галерея нелепых триумфов и жгучих разочарований, которые ты пережил и преодолел, с которыми сумел справиться более или менее достойно. Ты почти доволен собой. По сравнению с тем, что было тебе по силам в начале пути, ты взлетел на огромную высоту. Тяжело дыша, вползаешь на последнюю ступеньку, которую сам себе назначил. Оставляешь слизистый кровавый след. Пытаешься лечь поудобнее, бережешь мозоли, подставляешь солнцу распухшие суставы. Возможно даже, на этой ступеньке ты один. Остальные отстали – не выдержали, не дожили. Не догнали тебя.

И тут появляется гений. Которому, например, двадцать пять. Который глуп, жесток и равнодушен. Который даже не отталкивается от твоей выстраданной ступеньки на старте, он вообще не касается ее своей бесстыдной ногой, а просто перепрыгивает, с ревом проносится вверх, и в эту секунду твоя оптика вдруг перенастраивается, яблоки с хрустом проворачиваются в глазницах, камера резко дергается вверх. Солнце оказывается песчинкой, галактика – кляксой, а ты? Молекула. Трафаретная, типовая. Несущественная.

Ты глядишь ему вслед и пытаешься представить, каково это, когда тебе явился горящий куст. Не ему. Тебе – одному на миллион. На миллиард. Явился и заорал, раздавил уши, выдавил глаза, выжег барабанные перепонки. В конце концов, ты прожил долгую жизнь, в которой было много другого, разного. Родил детей, был любим друзьями. Радовался мелочам. Отвлекался от служения, позволял себе увольнительные. И никакой потусторонний, сверхъестественный суфлер не может присвоить себе удачи, которые были у тебя. Ведь были же. Точно были.

А он, жалкий этот трус, недостойный слабак, вокруг которого планеты вдруг пришли в движение, координаты сместились, этот говнюк, ради которого случился потоп и налетела саранча, все равно ведь постарается слиться. Услышав Божий глас, ухитрится умереть от сердечного приступа. Спиться или сторчаться раньше, чем ему будет предъявлен счет. И даже если именно он, кто так легко перепрыгнул через тебя, окажется одним из немногих и сумеет выдержать этот страшный вес, прошагать с ним хотя бы лет тридцать кряду, разве это будут счастливые тридцать лет?

Лежа на боку на своей прокисшей ступеньке, засыпанный какими-то листьями и трухой, ты пытаешься утешиться мыслью о том, что всемогущий, оглушительный талант, без спроса обрушенный сверху, безжалостно выжигает все лишнее. Все глупое, слабое, человеческое. Этого же нельзя хотеть для себя. Эту ужасную судьбу невозможно выбрать добровольно. У тебя, например, даже не было такого выбора.

Гениальность невозможно выпросить или заслужить. Ее нельзя добиться. Гений лупит с неба случайно, неприцельно. Поражает без разбора, как вирус. От обычного, суетного и смертного человека прикосновение божественного пальца оставляет мокрое место. Долго жить с нечеловеческим талантом и при этом не оглохнуть, не сойти с ума и не умереть раньше срока способны только изначально искривленные, недопеченные сосуды. Чтобы развернуться внутри несовершенного человеческого тела как следует, ему нужна пустота. Незанятое место. Захвативший человека гений, как и всякий паразит, преследует простую, четко определенную задачу: выживать и множиться, по возможности не убивая носителя, – и потому принимается диктовать ему свою волю. Расчищать пространство. Никакой любви, рефлексий и стыда; он требует безусловного служения абсолютной задаче. Он просто не терпит, когда отвлекаются. И поэтому одержимый гением человек, доживающий до зрелого возраста, всегда чудовище. Социопат.

Много лет подряд ты наблюдаешь за женщиной, которую собственный дар не оглушает; которая для него неуязвима, как кобра для своего яда. Бог живет в ее лице, только в лице, а не в сердце. Она трезва и равнодушна, богу не за что зацепиться, и потому в ее таланте нет ни любви, ни мудрости. Только сила. Ей досталось всемогущее, гениальное лицо, которое нельзя даже назвать красивым, к которому вообще не подходит этот глупый критерий – красота. Безупречный откалиброванный инструмент, не знающий усталости, обладающий бесконечным ресурсом, который она спокойно и без сожалений расходует на официанта, несущего вторую пепельницу. На проводницу в поезде дальнего следования. И всякий раз выдает полновесный, роскошный спектакль, словно перед ней – не безвестный прохожий, а зрительный зал в полторы тысячи человек. В каком-то смысле она расточительно щедра; в любом случае обмен, который она совершает, не выглядит равноценным – до тех пор, пока не станет ясно, что именно в ее мире является самой конвертируемой валютой.