Кто не спрятался. История одной компании - Страница 72

И они, как правило, не подводят. Мычат от восторга над каждой съеденной ложкой. Закатывают глаза, рассыпаются в похвалах. Вызываются мыть посуду. Стараются не курить в гостиной и тяжелые стулья двигают осторожно, чтобы не царапать паркет.

Предположим, у тебя есть гостья, которая не платит по счетам, думает Егор, мысленно обращаясь к своей жене (которой здесь нет). Не умеет испытывать благодарность. Всего одна, которая всегда оставляет постель неубранной и бросает на пол мокрые полотенца, как в гостинице. Давит окурки по краям твоих фарфоровых тарелок и таскает наверх, в спальню, винные бокалы, оставляющие на дубовых тумбочках размазанные красные следы. Которая спит с твоим мужем. Захочешь ли ты убить ее? За что ты ее убьешь? Убьешь ли?

Воображаемая Лиза все так же сидит перед несуществующим зеркалом, расчесывая волосы. Смотрит в глаза своему отражению холодно и спокойно, как в лицо незнакомого человека. Не слышит его вопросов, не оборачивается. Не отвечает ему.

– Слушай, Егор, – произносит Вадик, и голос его звучит глухо и протяжно, как у человека, который лежит на спине и вот-вот провалится в темную воду сна. Уплывет, утонет, все равно уже не разберет ответа. – А зачем ты вообще с ней спал?..

– Нет, погоди, – перебивает Ваня, и его тяжелая тень приходит в движение. Смещается, нависает и загораживает свечу.

Тьма касается остывающей Егоровой щеки, и он дергает головой, отодвигаясь.

– Погоди, слышишь? У меня другой вопрос, – говорит Ваня. – Я не понял: у вас что, прямо всерьез с ней было? Елки, ты ее чем заманил вообще? Жениться обещал? Нет, ну она сдала, конечно, в последние пару лет. Еще бы, столько бухать. Ей вообще сколько было? Сорок два? Три?.. – раздумчиво говорит Ваня.

Он откидывается на стуле, складывает на животе руки и сплетает толстые пальцы, заросшие рыжеватым волосом (которые сидящий на ковре Егор разглядывает с неожиданным отвращением). Недоверчиво качает головой, как будто ему только что рассказали нелепый, бессмысленный анекдот.

– Опять ты груб, Ваня, брат, – грустно отзывается тонущий в ковре Вадик. – Груб и безжалостен. У тебя мешок денег и неприлично молодая жена. Тебе не хватает чуткости. А Соня была практичная женщина. Индустрия в кризисе, гонорары – говно. И потом, мы же не снимаем сорокалетних. У нас даже в телевизоре, Ванька, после сорока – сразу старость. Трупное окоченение. Ей пара лет от силы оставалась. А Егор – ну он же вот он. У него зарплата, страховка. Акции там всякие. Голубые фишки.

– Пенсионные накопления у него, – говорит Ваня и наклоняется вперед, как сломанная статуя Командора. Морщит тяжелый лоб, закрывает лицо мясистой ладонью.

И смеется.

– Стоп. – Внезапно проснувшись, Вадик поворачивает к Егору бледное небритое лицо, широко открывает глаза. – Так ведь и было, да? Она в самом деле захотела, чтоб ты на ней женился? Чтоб бросил Лизу. А ты отказался, да? И тогда она пригрозила…

– Черт, – говорит Вадик. – Черт, черт. Ну конечно. Вот в чем дело.

Тени пляшут по стенам, лижут копченые охотничьи натюрморты. Петя съежился в углу стола, молчаливый и прозрачный, как призрак. Этот день никогда не закончится, понимает Егор с внезапным ужасом. Что бы мы ни делали, нам из него не вырваться. Мы попались. Застряли в лабиринте чужих холодных комнат и узких коридоров и будем вечно бродить теперь под оленьими головами. Пачкать посуду и пересаживаться с одного стула на другой вокруг бесконечного стола. Мучиться, унижать друг друга в холоде и темноте; стыдиться своих грехов. Как будто не только Соня, а все мы умерли здесь, все до одного; и это место, эти комнаты и коридоры, и головы на стенах, лед снаружи – ловушка. Чистилище. Нас не выпустят отсюда до тех пор, пока мы не раскаемся во всем, что сделали.

– Господи боже, – жарко, настойчиво тараторит Вадик, приподнимаясь на локтях, – не слушай ты Ваньку. Ванька, конечно, грубый. Только, понимаешь, сейчас я с ним согласен, и, если бы ты подумал немного, Егор, ну пожалуйста, подумай ты головой. Дело не в тебе, при чем здесь ты вообще! У нее же за полтора года ни одной нормальной роли не было, и вот это адское детективное говно, ради которого мы сюда приехали, – это от отчаяния, ты пойми; лет пять назад ты бы к ней в очереди стоял, чтоб она сценарий согласилась прочитать. А тут она бегала сама, унижалась, и ей ведь все отказали, Егор! Она испугалась просто. Испугалась и взялась за своих.

Детективное говно, с горечью думает Ваня. Ну конечно. И вспоминает Вадика, который сидит посреди собственной разгромленной кухни, нечесаный и страшный, с оттопыренной мокрой нижней губой, и не узнает никого. Или лежит в остывшей ванне, голый и синий, как утопленник, свесив руку со сломанной мокрой сигаретой. Который неделями не берет трубку. Который говорит: посмотри на меня, Ванька, я никому не нужен, Ванька, я ничего уже не могу. Детективное адское говно, думает Ваня и снова чувствует себя собакой, глупой пастушьей собакой, которая принесла кость.

– Она просто подсчитала активы, понимаешь? – говорит Вадик. – Вот Ванька – грубый. А все-таки дал ей денег на этот сраный фильм. Может, никто больше не дал бы, слышишь? А он дал. Потому что свой. Она нас потому и подтянула, что мы свои. Ее активы – это же мы, Егор! Это мы. Она потому тебя и выбрала. Не какого-то чужого идиота с деньгами, который готов жениться на кинозвезде, даже если она похотливая, как мартышка, даже если она под газом каждый день с обеда. А тебя! Он же через полгода начал бы ей морду бить. При всех, чтобы видели. А ты бы не начал. Потому что ты свой. Конечно, с Петькой ей было бы проще, только у Петьки же нет ничего, а ты…