Кто не спрятался. История одной компании - Страница 75

Где-то хлопают двери, коридор наполняется взволнованными женскими голосами. В подвале хрипло кашляет оживший генератор, и висящая под потолком тяжелая бронзовая люстра, мигнув, просыпается. Гасит ненужные свечи. Заливает тусклым брезгливым светом опрокинутые стулья, и заляпанную воском скатерть, и ликующих мертвых зайцев на стенах, и четыре неловко сцепившихся тела на пыльном красном ковре.

Гигантская двустворчатая дверь распахивается, как ворота осажденной крепости, уступившие натиску. Холодный воздух из коридора врывается в столовую, сворачиваясь в дюжину маленьких ледяных смерчей. Скользит вверх по стенам, бесстыдно лижет потолок и качает люстру, перетряхивает пепельницы.

– Ты! – с порога кричит Лиза оглушительно, страшно. Как чужая. – Пусти его! Дрянь!

В глубоком Лизином голосе нет ни мольбы, ни страха – один только презрительный могучий императив, парализующий материнский приказ, и четверо замерших на полу мужчин сразу, как по команде, чувствуют себя мальчиками, нашкодившими в песочнице.

– Убери руки, – требует огромная, опасная, разгневанная Лиза. – Убери. От него. Свои поганые. Руки.

И с размаху, крепко толкает Ваню в плечо. Сдвигает с места.

Освобожденные Егоровы легкие наконец расправляются. Он приподнимает уцелевшее правое веко и щурится навстречу электричеству, бесцеремонно льющемуся с потолка. Осторожно, чтобы не захлебнуться, втягивает носом воздух. Заглядывает в неожиданно детские обиженные Ванины глаза.

И вдруг вспоминает застенчивого двадцатилетнего здоровяка в широких штанах. Вечно голодного. Восторженного. Готового в любое время вскочить и бежать в ларек за выпивкой, и мыть посуду, и ночь за ночью спать на крошечной раскладушке, поставленной поперек Лизиной кухни, только бы не возвращаться в свою липкую общагу. Только бы не дать им повода прогнать его.

И чувствует себя свиньей.

Отвращение и стыд, которые испытывает в эту секунду Егор, настолько сильны, что ему не хочется вставать.

– Ванечка-а, – восхищенно вздыхает Лора от двери.

– Сдурели, – шепчет Маша. – Сдурели совсем.

– А, Оскар, – весело говорит Таня в коридор. – Вы вовремя. Идите скорей, а то всё пропустите! У нас тут, похоже, новый раунд разоблачений.

Добровольно распятый на ковре Егор слышит ее четкие уверенные шаги, и спустя мгновение над тугим Ваниным плечом появляется ее спокойное лицо. Наклонившись, Таня рассматривает раздавленную Егорову скулу и разбитую бровь.

– Кра-сав-цы, – раздельно, с удовольствием произносит она. – Вот это я понимаю. Правильный ты, Ванька, все-таки мужик. Все у тебя по делу. Обиделся – и тут же в морду. А мы – какой-то пучок тургеневских девиц. Ноем, руки заламываем. По очереди бегаем плакать на крыльцо. Противно. Слушайте, ребята, выпить нет у вас ничего? – спрашивает она, выпрямляясь. – Не могу я больше этот портвейн.

– Больно? – спрашивает Лиза и кладет Егору на лоб прохладную ладонь, ласкающую, нежную. И склоняется ниже. Прикасается губами. – Кто-нибудь скажет наконец, что здесь произошло?!

Деловито звякая разбросанным по столу стеклом, Таня допивает рюмки одну за другой, всякий раз запрокидывая голову и замирая на мгновение, как будто полощет горло.

– А вот Егор нам сейчас и объяснит, – отзывается она. – Да? Раз уж мы все здесь.

Поворачивается, идет назад. Усаживается на пол рядом с Егором, непреклонная, как доисторическая каменная баба.

Он открывает зрячий глаз и видит: початую Вадикову односолодовую бутылку между Таниных крепких коленей. Искаженное жалостью Лизино лицо. Бледную Оскарову мордочку возле двери и Лорины черные, как вишни, страшные глаза.

– Говори, – требует Таня. – Ну? За что он тебя ударил?

Егор разлепляет губы, выдувает небольшой кровавый пузырь.

– Не ваше. Дело.

– Ошибаешься, миленький, – печально говорит Таня и тянется, чтобы похлопать его по плечу. – Мы уже без трусов, понимаешь? И ты, и я. Мы с тобой без них весь день простояли. Поздно стесняться. Пускай теперь и остальные снимают.

– Н-н-н-н, – мычит Егор и дергается, уворачиваясь от ее жалостливой ладони.

– Все должно быть по-честному. Как в детском саду, – упрямо говорит Таня. – Он потому и отлупил тебя, что ты сказал правду. Люди дерутся, когда им нечего возразить. Ванька просто не хочет снимать трусы. В общем, не дури. Мы имеем право знать.

Огромный белый потолок над запрокинутым Егоровым лицом вдруг вспучивается, нависая, как будто тонкая пленка штукатурки вот-вот лопнет, разлетится миллионом колючих брызг. Егор опускает измученное веко и представляет, что толстый ковер расступается, обволакивает его распростертое тело и смыкается над ним, как тяжелая вода. Что он проваливается через деревянные перекрытия в темный пустой подвал, и в том месте, где он лежал, на полу остается только примятый густой ворс.

– Почему ты молчишь? – шепчет Лиза гневно, и сжимает избитую Егорову голову в ладонях, и касается жаркими губами его мочки уха, неизбалованной, обмирающей от этого прикосновения. Обжигает дыханием.

Меня здесь нет, думает Егор, утонувший в своем спасительном ковре, уже наполовину исчезнувший. Я не слышу. Не чувствую. Это вообще не я.

– Ты ничего ему не должен, – мстительно дышит Лиза в мокрый Егоров висок. – Тебе что, жалко его? Нет, правда? Его? Да он пинает тебя всю жизнь! Смеется над тобой. Плевать на тебя хотел. Он лицо тебе разбил. Не смей. Его. Щадить.

Господи, помоги мне, думает Егор. Пожалуйста.

– Пожалей ты его, Ванька, – говорит Таня. – Он ведь в обморок сейчас упадет. Будь мужиком, давай сам. Он сказал, что ты… Ну? Что?