Кто не спрятался. История одной компании - Страница 78

Втроем они оказываются сильнее, чем одинокая Маша в своей разоренной столовой. Силы распределены неравномерно, и это влияет на результат ворожбы. По ту сторону длинного коридора сидящая на полу Маша роняет руки на ковер, уступает ужасу и сдается, тянет за собой парализованных Ваню и Вадика, в то время как здесь, в согретой ароматами кухне, безыскусная женская магия все-таки срабатывает. Минус становится плюсом. Хаос отступает перед запахом жареного мяса и печеной картошки, перед невесомыми женскими шагами и мягкими голосами. Смерть съеживается и подбирает щупальца, на время втягивает их под массивную столешницу. Гнев тает. И застывшие, усохшие Петя и Егор облегченно расслабляются. Поддаются. Обмякают на своих стульях.

Вздрогнув, Петя зябко передергивает плечами и вертит головой, словно проверяя, работают ли мышцы. Как оттаявшая лягушка, непроизвольно дергает маленькой ногой. Поднимает к лицу ладонь, трет глаза. Проглатывает зевок. Обнаружив, что морок действительно рассеялся и он снова может двигаться и разговаривать, осторожно отталкивает белоснежную тарелку. Соскальзывает с высокого стула и в несколько шагов пересекает плохо освещенную кухню.

– Я спать, – бесцветно говорит он, ни на кого не глядя, на мгновение задержавшись на пороге, и пропадает в темноте коридора.

Сложив руки на груди, Таня смотрит ему вслед, слушает нежный скрип ступенек под Петиными ногами, его легкие шаги на галерее второго этажа, и не чувствует ничего. Ни обиды, ни сожаления. Ни привычной сосущей тревоги. Измятый кусок ее сердца, живой и кровоточащий мышечный мешок, в котором хранилась и Петина сдержанная нелюбовь, и его целомудренная честность, как будто опустел. Очистился. Больше не мучает ее.

Она вспоминает, как несколько часов назад металась по замороженному крыльцу, и свою мгновенную ясную уверенность не в том даже, что муж ее пропал, сгинул среди черных стеклянных деревьев, а в том, что его как будто и не было вовсе. В каком-то смысле, без удивления думает Таня, ее Петя так к ней и не вернулся; он все еще где-то там, под елками. Вполне возможно даже, он пропал гораздо раньше. Вообще сюда не приезжал.

– Боюсь, электричества сегодня уже не будет. В генераторе закончилось топливо, – сообщает засыпанный снегом Оскар.

Его темные волосы промокли и блестят, как будто, выйдя за дверь, он зачем-то кокетливо смазал их бриолином; из центра Оскарова бледного лба, как причудливая диадема, светит закрепленный на эластичной ленте люминесцентный фонарик.

– В гараже есть еще несколько канистр, но снегопад опять усилился. Сначала придется откапывать ворота. Впрочем, если хотите…

– Да бросьте, – перебивает Таня. – Кому нужен свет ночью? Оскар, хотите мяса? Давайте к столу, я вам отрежу кусочек.

– Благодарю вас, – отвечает он и послушно усаживается перед одной из нетронутых тарелок. – С удовольствием.

Пока Таня пилит высушенную говядину, он повязывает вокруг шеи белоснежную льняную салфетку, которая в сочетании с одноглазым налобным фонариком тут же делает его похожим на игрушечного шахтера из коробки «Лего». На маленького пластмассового космонавта.

Не будь Лиза занята своим избитым мужем, она, безусловно, сгорела бы от стыда: ростбиф на срезе серый и безжизненный, волокна обезвожены и смяты. Однако Оскар бесстрастно стучит ножом и вилкой, распускает жесткие ломти мяса на аккуратные квадратики, и по одному отправляет их в рот, и жует быстро, молча, без жалоб.

Подперев ладонью подбородок, Таня наблюдает за ним с неожиданным удовольствием. Даже не подозревая об этом, хрупкий смотритель Отеля все равно участвует в магическом ритуале. Приносит пользу. Дело в том, что всякой магии нужна аудитория. Без свидетелей она не работает, не имеет смысла. Теперь, когда Петя сбежал, а Егор бессильно клюет носом, именно Оскарова нелепая шейная салфетка и дурацкий фонарик, его мокрые от снега волосы, его безмятежный аппетит, его спокойствие – вот что помогает удерживать хаос на расстоянии. Притвориться, что всё в порядке.

В этой точке, думает Таня, и следует сегодня остановиться. Не бороться дальше, потому что любая борьба конечна, а союзников почти не осталось. Петя тихо ходит наверху, скрипит половицами. Лиза с каждой минутой слабеет от вины и жалости. Оскар почти доел свою говядину, а Лора скорчилась на высоком стуле и намертво заплела тонкие птичьи ноги вокруг металлических опор, так что, даже пожелай она вырваться, ей придется сломать лодыжку. Ужас вот-вот сметет хлипкую защиту, прорвется обратно.

– Какой жуткий день. Бесконечный, – произносит чуткий Егор, с усилием поднимаясь. – Прости, Рыжик, я не буду есть. Просто пойду лягу.

Он прижимает встревоженную руку жены к своим разбитым губам и целует коротко, мимолетно. Привычно. Шаркая, как старик, идет к выходу.

Потрясенная интимной обыкновенностью этого жеста, очевидно, повторенного не однажды, Лора судорожно дергается, и морщится от боли в щиколотке, и чувствует отвращение и неловкость, как ребенок, впервые ставший свидетелем неприятной близости взрослых. Изолгавшийся индюк опять выкрутился, не покаявшись, избежал наказания. Вернул себе право прикасаться губами к сияющей бледной коже, требовать внимания и жалости и теперь ковыляет к лестнице, больной и несчастный, а золотая женщина смотрит ему вслед, и между светлых бровей у нее появляется нежная горестная складка.

Не отрывая глаз от двери, Лиза рассеянно двигает по столешнице пустые кофейные чашки, сминает салфетки.

Она сейчас уйдет, понимает Лора с неожиданным испугом. Отправится утешать своего негодного мужа. Вот-вот, прямо сейчас. Уйдет и заберет с собой мягкое ровное тепло, и покой, и утешение. И мне опять не останется ничего.